Права ребенка

Фотопроект "Оборотная сторона материнской любви” фотографа Анна Радченко

Внимание! Или мы с вами сейчас договоримся, или навсегда

разойдемся во мнениях! Каждую стремящуюся ускользнуть и притаиться мысль,

каждое слоняющееся без призора чувство надлежит призвать к порядку

и построить усилием воли в шеренгу!

Надо ребенка знать, чтобы, предоставляя эти права, делать как можно меньше ошибок.

А ошибки неизбежны. Но спокойно: исправлять их будет он сам — на удивление зоркий,

— лишь бы мы не ослабили эту ценную способность, его защитную силу.

Мы дали слишком обильную или неподходящую пищу: чересчур много молока,

несвежее яйцо — ребенка вырвало.

Дали неудобоваримые сведения — не понял, неразумный совет — не усвоил,не послушался.

Это не пустая фраза, когда я говорю: счастье для человечества,

что мы не в силах подчинить детей нашим педагогическим влияниям и дидактическим покушениям

на их здравый рассудок и здравую человеческую волю.

У меня еще не выкристаллизовалось понимание того, что первое, неоспоримое право ребенка —

высказывать свои мысли, активно участвовать в наших рассуждениях о нем и приговорах.

Когда мы дорастем до его уважения и доверия, когда он поверит нам и скажет, в чем его право,

загадок и ошибок станет меньше.

Из страха, как бы смерть не отняла у нас ребенка, мы отнимаем ребенка у жизни;

не желая, чтобы он умер, не даем ему жить.

Сами воспитанные в деморализующем пассивном ожидании того, что будет,

мы беспрерывно спешим в волшебное будущее.

Ленивые, не хотим искать красы в сегодняшнем дне,

чтобы подготовить себя к достойной встрече завтрашнего утра: завтра само должно нести с собой вдохновение.

И что такое это «хоть бы он уже ходил, говорил», что, как не истерия ожидания?

Ребенок будет ходить, будет обивать себе бока о твердые края дубовых стульев.

Будет говорить, будет перемалывать языком сечку серых будней.

Чем это с е г о д н я ребенка хуже, менее ценно, чем з а в т р а ? Если речь идет о труде, с е г о д н я —труднее.

Ибо в принципе наш взгляд на ребенка — что его как бы еще нет, он только еще будет, еще не знает,

а только еще будет знать, еще не может, а только еще когда-то сможет — заставляет нас беспрерывно ждать.

Половина человечества как бы не существует. Жизнь ее — шутка, стремления — наивны,

чувства — мимолетны, взгляды — смешны. Да, дети отличаются от взрослых; в жизни ребенка чего-то недостает,

а чего-то больше, чем в жизни взрослого, но эта их отличающаяся от нашей жизнь — действительность, а не фантазия.

А что сделано нами, чтобы познать ребенка и создать условия, в которых он мог бы существовать и зреть?

Страх за жизнь ребенка соединен с боязнью увечья;

боязнь увечья сцеплена с чистотой, залогом здоровья; тут полоса запретов перекидывается на новое колесо:

чистота и сохранность платья, чулок, галстука, перчаток, башмаков. Дыра уже не во лбу, а на коленях брюк.

Не здоровье и благо ребенка, а тщеславие наше и карман.

Новый ряд приказов и запретов вызван нашим собственным удобством.

Ради завтра пренебрегают тем, что радует, печалит, удивляет, сердит, занимает ребенка сегодня.

Ради завтра, которое ребенок не понимает и не испытывает потребности понять, расхищаются годы и годы жизни.

«Мал еще, помолчи немножко. — Время терпит.' Погоди, вот вырастешь... — Ого, уже длинные штанишки. —

Хо-хо! Да ты при часах. — Покажись-ка: у тебя уже усы растут!»

«Я н и ч т о . Ч е м - т о могут быть только взрослые. А вот я уже н и ч т о чуть постарше. А сколько мне еще лет ждать?

Но погодите, дайте мне только вырасти...»

И он ждет — прозябает, ждет — задыхается, ждет — притаился, ждет — глотает слюнки.

Волшебное детство? Нет, просто скучное, а если и бывают в нем хорошие минуты, так отвоеванные, а чаще краденые.